Папоротник даёт мёд. Субъективные размышления о женском роке
«Осколки» (СПб), N°6, 1997 год

На руках моих — древесная кора,
На ногах — рыбья чешуя,
За плечами — двух серебряных крыльев размах,
Так кто же я?
О, я хотела бы плыть в воде
И в небе лететь,
Я б хотела расти в лесу зелёной сосной,
Господин мой Смерть...


Это — Ольга Арефьева, «Папоротник» — собственно, та самая песня, которая послужила непосредственным поводом для написания всего нижеследующего. Вернее, не сама песня, а реакция на неё некоторых представителей половины рода человеческого, по традиции называемой «сильным полом». Ну, не врубаются люди в подобные заморочки, и вроде бы это их проблемы, меня никоим образом не касающиеся, однако обидно! Обидно за то, что хорошая вещь не имеет к себе того отношения, которое заслуживает. А, на мой взгляд, заслуживает она многого — прежде всего отому, что Ольге удалось сказать нечто важное о внутреннем мире женщины — мире, в который мужчинам вход не заказан, но мало кто из них берёт на себя труд туда прогуляться.

И действительно — зачем?


* * *


Наверное, идея этой статьи в корне неправильна — по традиции дамы в зале тащатся от господ на сцене, и, соответственно, наоборот — о женщинах-творцах должны писать мужчины. Но есть и всегда будут такие феньки, в которых разобраться, и которые по достоинству оценить могут только свои же сестрёнки — по вполне понятным причинам. Я не о кулинарных рецептах, хотя и о них тоже, но — позже. На самом деле, так называемый «мужской взгляд» — вещь, безусловно, приятная, и, более того, полезная, — ибо зачем мы всем этим занимаемся, как не затем, чтобы такие вот «мужские взгляды» появлялись? А то, что вы сейчас читаете — это, скорее, «взгляд изнутри» или с близкого ракурса, как известно, искажающего перспективу. Прошу это учесть — не в качестве оправдания, если кому-то статья покажется глупой и неинтересной, а ради чуть более объективной картинки — раз уж на этом уровне совсем объективной не существует...


* * *


Собственно, определить «женское» в творчестве кого-либо (половая принадлежность здесь играет роль далеко не определяющую) — задача из разряда не таких уж и сложных. Процесс перевода первичного импульса в конечный продукт — песню — сугубо индивидуален, форма — как проявление моды ли, возможности ли, личных пристрастий ли автора — дело второе, зато если немного покопаться в содержании, тут-то и выплывают наружу некоторые особенности женской психологии со всеми их прелестями. Конечно, эти «прелести» не всем приходятся по вкусу, — ну, что же делать? Не слушайте...


* * *


Банальная, но истина: женщина думает сердцем. То есть не головой. В музыкальном плане, как правило, это — отсутствие осмысления собственного существования и творчества, спонтанность, декларируемая очень и очень многими, и не зря. И поэтому самая, на мой взгляд, яркая личность сов. рока (аж два ругательных слова рядом, но уж извините!) — не надмирно-эстетский Гребенщиков, не принципиальный противленец Летов, не говоря уже о Башлачёве и Наумове, которые, при всех своих достоинствах, попросту не вписались в волну (скорее, опередив её, но возможно, что и опоздав), а сибирская девочка — не такая уж и простая на самом деле. Писать про Янку безумно сложно, — ну, во-первых, всё уже написано, и, честно говоря, некоторые статьи про неё способны вызвать только нервный смех; а во-вторых, нимб над её головой, прочно прибитый гвоздями авторитета грандов отечественной журналистики, не даёт не только развернуться, но и вообще сделать какое-либо движение не в рамках восхваления, воспевания и прочих уже давно произведённых действий. Поэтому я ограничусь размышлениями по поводу парочки цитат, нагло выдранных из тех самых грандов.


* * *


А цитаты такие:

1. «Янка — не версия Башлачёва, она — скорее его "бабья песня"». (Марина Тимашёва, «Кто есть кто в советском роке»)

2. «Янка действительно была сама жизнь — предельно сжатая, горящая с огромной силой и огромной скоростью. Егор жизнью никогда не являлся, — он её воспринимал». (Сергей Гурьев, «КонтрКультУр’а»)

Гурьев, конечно, молодец (похвалила талантливого автора!). Однако сформулированное им различие, мне кажется, гораздо шире, чем просто между двумя близкими друг другу творческими единицами, а, скорее, между мужским и женским подходом к этой самой жизни. В самом деле, мужчинам гораздо более свойственен отстранённо-философский взгляд на мир, не только констатация его несовершенства, но и определённые (более или менее удачные) попытки найти причины этого. Отсюда крен в религию и политику — для женщин, как правило, не характерный. Вместо этого — более конкретные, земные вещи — снова собирать брошенных котят по вокзалам» — та самая «вселенская жалость», не выдуманная, не описанная, а прожитая. Жалость-любовь или любовь-жалость — это как раз то, о чём в своё время пел Башлачёв, но в более широком смысле — «русская душа», отпетая им, у Янки превратилась в надгробный плач по всему миру и по себе как части мира, маленькой и поэтому беспомощной. Минус — логические связки, минус — осмысление того, почему так, а не иначе, минус некая глобальность и запредельность, всё очень буднично, и поэтому — страшно...


Ишь ты, классные игрушки тётька в сумочке несёт.
А ребёночек в больнице помирает, ведь помрёт.
Он объелся белым светом, улыбнулся и пошёл
Он не понял, что по правде-то всё очень хорошо


После этих строчек цитировать Ницше, который говорил, что «душа женщины есть поверхность», просто кощунственно...


* * *


Трудно прочувствовать проблему жизни и смерти, пока ты сама и твои близкие — в отличном физическом и душевном здравии. Трудно (на самом деле!) полюбить абстрактное человечество — не умом, а сердцем. Трудно искренне озаботиться частными вопросами сотворения мира и устройства Вселенной. Да и нужно ли?

Конечно, у такого, — чисто эмоционального — подхода есть свои отрицательные стороны, по крайней мере, в житейском плане — точно. Но в творческом — есть и весьма весомые положительные: среди многочисленной когорты юных терзателей акустических гитар девчонки попадаются довольно редко, но я не слышала ещё ни одной, играющей — и поющей — откровенную лажу (что, к слову, у юношей встречается довольно часто).

Может быть, потому, что даже «услышала Янку — взяла гитару» — идёт не через голову, это надо прожить?

А может быть, потому, что женщин в роке очень мало, каждая из них — личность?


* * *


Но этим личностям явно не хватает самодостаточности. Не «сам написал, сам сыграл-спел, сам же и послушал, сам на себе зафанател» — это уже предельный, клинический случай — банального «я», внутреннего источника творчества, как правило, бывает мало, нужны ещё какие-то внешние раздражители. Собственно, у многих нынешних музыкантов есть так называемые «духовные отцы» — известные исполнители, чьё творчество, изученное вдоль и поперёк, даёт импульс для собственных изысканий. Но в рядах девушек это проявляется особенно ярко; единственное, что радует — под Летова вроде бы ещё ни одна барышня не работает. Ну, впрочем, для этого у них есть всё та же Янка — «мама» Юли Стереховой, Юли Елисеевой, и — в некотором роде — Мыши. Впрочем, творчество Мыши я, к сожалению, знаю гораздо хуже, чем хотелось бы, так что — извиняйте.


* * *


Последователей, вернее, последовательниц у Янки — море. И это вполне понятно — уж слишком просто — на первый взгляд — спеть и сыграть «так же».

Во втором номере «Осколков» Я-Ха, рецензируя (как это ему свойственно) альбом Юли Елисеевой «Сидя на чемоданах», выдвинул весьма интересный тезис: «...не приходила ли почтеннейшим шельмователям псевдоянок в их мудрые черепа мысль, что то, как делала Янка — не есть нечто сугубо её личное, одной ей присущее, — но наиболее естественная форма для максимально-аутентичного выражения человеческой (нашей, отечественной) самоя себя? Форма торпеды — плагиат тела дельфина, или иначепросто нельзя

Могу привести список дам, для которых иначе почему-то оказалось можно. Но я не об этом. Все три певицы, поименованные в конце предыдущего отрывка, в последнее время отошли от подражания Янке (вернее, две, у Юли Елисеевой я слышала только один — тот самый — альбом), что ещё раз подтверждает мысль о том, что форму определяет содержание, а содержание — если оно есть — не может быть абсолютно одинаковым у двух разныхлюдей. Стать такой же, как Янка — при всём желании не получится, поэтому и то, как делала Янка, останется только ей присущим...


* * *


Зато с «папами» дело обстоит гораздо сложнее. Но и гораздо интереснее проследить сходство и различие между творчеством, допустим, Кости Кинчева и Cat Ниоткуда, Димы Ревякина и Натальи Марковой, Юрия Наумова и аж двух его «дочек» — Натальи Бородай и Татьяны Яриковой, потому что та самая женская несамодостаточность здесь выражена ярче всего.


* * *


Помнится, в интервью журналу «РИО» (вычитанному мною в книге «Путешествие рок-дилетанта») Александр Башлачёв сказал такую вещь: «В Англии и Америке рок-н-ролл — это дерзкий удел одиночки, а русский рок-н-ролл предполагает партнёра... Если рок-н-ролл — мужского рода, то партнёр должен быть женского. ... Когда я выступаю, у меня есть некий оппонент — публика, кстати, именно женского рода (раз уж мы говорим на уровне лексики русского языка). И с этой публикой ведётся диалог...»

Уж не отсутствие ли партнёра противоположного пола заставляет наших милых дам обращаться непосредственно к своим кумирам?


* * *


Хотя каждая из них (повторюсь), — безусловно, личность. Они, с одной стороны, весьма уютно чувствуют себя в мире, открытом и описанном не ими, но, с другой, — привносят туда что-то своё, какую-то мягкую, щемящую ноту, а иногда и дополняют описание этого мира, придают ему не то чтобы законченность (а может ли быть законченность вообще?), но некую широту, простор, скажем так. Бесконечные травы, моря, леса, поля, реки Наташи Марковой — и дань вечной женской тяги к природе (см. первый кусочек статьи), и — одновременно — декорации тех событий, которые происходят с героями КАЛИНОВА МОСТА.


Божественнолегки лесные феи
И запахом травы
Дурманят в сумерках южных ночей.
Стекает по щекам, ласкает плечи
Истомою холодною луна.
Ревниво солнце мне грозит рассветом
И кутает в туман вершины скал...


Неназойливый эротизм взаимоотношений женщины с окружающими её предметами и явлениями — не сентиментальность, а потребность в любви — неважно какой, неважно зачем. В конце концов, всё в жизни можно переложить на сюжет любовного романа...

При желании, конечно.


* * *


И ведь наверняка — наверняка! — «Этот город помнит тебя» про Дмитрия Батьковича Ревякина — уж больно романтически-возвышен и неконкретно-бесплотен образ героя всея земли и небес. Из-за строчек Cat Ниоткуда (в просторечии — Кошки) «А ещё проклятый бродит в лесу/кто его полюбит — станет святым» достаточно явно выглядывают рожки а ножки Константин-Евгеньича-как-там-его-по-паспорту. А «Обретая веру, как впадая в ересь/в чуждую Европу из своих Америк...» (Наталья Бородай) — ну, это вообще песня о приезде Юры Наумова в Москву.

Хорошая песня!


* * *


Собственно, о Наталье Бородай я знаю немного. Вроде бы — образование высшее музыкальное, диплом защитила по творчеству Наумова (!). Видела фотографию — темноволосая девочка немного такого мальчишеского вида. Ах да, москвичка.

Всё остальное — в песнях. И этого «всего остального» так много, что по каждой песне можно писать отдельную статью. Или, ещё лучше, — рассказ. С непременными ночными окнами, но на непривычной высоте — километра два над Городом (только, хоть убейте, это не Москва, скорее этакий метафизический Нью-Йорк), и с эффектом широкоугольного объектива, где вне — мир, а внутри — в стеклянной скорлупе одиночества — герой, не «лирический», и уж, тем более, не герой-любовник. Просто — герой, письма которому не дойдут ни по обыкновенной, ни по электронной почте. Он настолько же похож на Наумова, насколько портрет похож на реального человека. Если художник хороший, то, что бы он ни нарисовал, в неровных мазках краски по холсту всё равно будет виден — он сам, его мир, его разреженный воздух, его боль и надежда.

Наташа — хороший художник.


Шёлком тебе — струнная сталь,
Кровью тебе — каждый выдох и вдох,
Небом тебе — белое поле листа,
Слово — звездой...


Или:


Меж двух берегов догорают мосты,
Чьи-то следы зарастают травой,
В пробоинах неба, на стыках времён сияют кресты,
Каждому — свой...


Её тексты — женская попытка понять, почему так влечёт и завораживает ледяной холод вечности, жизни-по-ту-сторону, мученический крест — здесь и награда — там, а стоит ли? Но если он выбрал этот путь, значит, так надо, значит, этот путь — единственно правильный, и даже в том, что так больно, есть своя истина, ведь «миру — ветер», а ветер не всегда бывает ласковым. И она — на самом деле едва ли не мифическая «она» — срывается на крик, плохая дикция, почти хрип, а потом — переворачивающая душу нежность:


Звезда — падает с высоты,
Только бы не твоя...


Господи, спаси и сохрани... Самая чистая молитва, молитва, которая обязательно будет услышана — это молитва за другого человека. И какая разница, кому молиться, в кого верить... Главное — верить. А вера — это «движение вспять, вверх, в сторону рва, к единению с этим и с тем» — и больше ничего не надо. Всё сказано.


Спустись — сквозь переплеты книг

и глухоту времён,

Прости, — я прикоснусь на миг

к шёлку твоих знамён,

...я присягну на миг

цвету твоих знамён...


Это не чёрный цвет. Тёмно-синий, фиолетовый — цвета вечности. Странно — она хорошо (на мой взгляд) играет на гитаре, но это незаметно. Техника — как средство, а не как цель. Но это уже окончательно выходит за рамки разговора о женском роке.

Да и есть ли таковой вообще?


* * *


Да нет, ну, конечно, есть. Для полной, вящей и безоговорочной уверенности в существовании этого зверя рекомендую послушать что-нибудь из творческого наследия Юли Стереховой — тоже, кстати, москвички (то ли земля питерская так бедна на таланты, то ли они так хорошо известны (лично мне), что и поднадоели). Помнится, этак с год назад я собиралась писать рецензию на АВМ-овскую запись Юли, но как-то не получилось растечься мыслью по древу. Так что сделаю это сейчас, благо мысль никуда не делась.


Знаешь...
Так грустно быть третьей в тесном кругу
За столом на двоих...


Ну, а кто же этого не знает? Да, песни о трагической женской судьбе, да, старо как мир, но разве за время существования мира что-то принципиально изменилось? И взаимоотношения между мужчиной и женщиной — тема настолько же вечная, как и жизнь/смерть, творчество/халява, ну, и так далее. Только, пожалуйста, не говорите мне, что её песни — про любовь. Это всё-таки нечто другое, отличное от «я буду видеть твоё присутствие в танцах на грани весны».

Обвинение в молодости, наивности и подростковых соплях — такой же штамп, как «любовь-кровь» в сочинениях тех самых молодых и наивных подростков. Но Юлины песни — действительно во многом подростковые, особенно «ты никогда не поймёшь, что такое любовь» — девчонки, скажите честно, кто из нас в период тайных вздохов в сторону соседа по парте не сочинял чего-то в этом же духе? Или не повторял сетования бабушек и дедушек — вот, мол, раньше и сахар был слаще, и масло — масленее, и «ушло тепло в былые времена, не модно помнить заповедные слова»?

Тем не менее, уже брезжит свет в конце тоннеля, и Юлина лирическая героиня (здесь я смело пишу это словосочетание) уже знает, что свет клином не сошёлся на том, что тебя не любят, и есть вроде бы ещё какие-то интересные вещи — «за закрытыми дверьми, на затерянных мирах». Что ж, счастливого путешествия.


* * *


Кстати, вот ещё одна тема женского творчества: сказка. Под «сказкой» я подразумеваю не собственно «один из основных жанров устного народно-поэтического творчества, эпическое, преимущественно прозаическое художественное произведение волшебного, авантюрного или бытового характера с установкой на вымысел», а скорее тягу к тому, чего нет в этой жизни, чему-то недостижимому и поэтому неотразимо привлекательному. Конечно, творчество вообще — это «поезд за горизонт», выход за границы реальности и создание альтернативных миров из собственных мыслей и представлений о том, каким должен быть этот мир, но опять-таки в большинстве случаев параллельные варианты бытия настолько скучны, что возникает мысль о неправомочности их существования.

Просто — взять наши с вами реалии и чуть-чуть поменять акценты: скажем, если бы у власти были бы не демократы, а по-прежнему коммунисты, или если бы высшей ценностью на самом деле (как написано у классиков) были бы не деньги, а какие-нибудь вечные понятия: Любовь, Свобода, Творчество, или, на худой конец, народ тащился и пёрся бы не от Егора Летова, а от Васи Иванова (есть варианты).

Дальше этого, как правило, фантазия творческого пипла не заходит. Ах да, ещё — одушевление каких-то мистических фишек, но это настолько не ново, что уже стало штампом.

А что им ещё не стало?


* * *


Или, допустим, до дыр зачитать эпопею Толкиена, перемешать её с англо-шотландско-ирландским фолком, добавить капельку Моррисона и ритмов далёкой Ямайки — тоже не очень оригинально, но смотрится. И слушается, и по большей части даже с интересом. По крайней мере, возникает желание уподобиться господам издателям собраний сочинений знаменитых фантастов под названиями типа «Миры Роджера Желязны», «Миры братьев Стругацких» и написать статью «Мир Кэт Трэнд» — это ПТИЦА СИ, значится.

Я бы сказала, что этот мир красив, целен, но утопичен. То есть в реальность существования в глубинах Вселенной или в неисчислимом множестве параллельных миров именно такого пласта бытия лично мне верится с трудом — уж больно всё правильно и хорошо — чисто по-женски. Это мир, в котором уютно себя чувствуют юные и невинные девочки и пионеры хипповского сообщества, ещё не разучившиеся выворачивать наизнанку и склеивать из кусочков до боли знакомых вещей что-нибудь новое:


К белой башне идёт трамвай,
В белой башне живёт волшебник,
С ним живёт Робин Бэд, эсквайр,
Что-то курит и слушает DOORS,
И под грохот трамваев он пьёт остывающий чай,
Чай дождя...


Или опять — природа, прекрасная и мудрая, к которой нельзя подходить с человеческими мерками нужности и полезности, и у которой можно только учиться:


Учиться у скалы покою созерцанья,
Учиться у травы покорности ветрам,
Учиться у звезды холодному мерцанью...


Кстати, сравните с Мишкой:


Учись полёту у осеннего листа,
Учись поэзии у шелеста трав,
Учись терпению тернового куста,
Учись свободе у ветра...


Идеи — звери воздушные...


* * *


Реальность, которую описывает Кэт, не ставит человека в центр мироздания. Человек здесь — только одна из составляющих, часть мира, который разнообразен и загадочен, и разгадать его тайну — значит, уничтожить сказку.

Когда герой доходит до назначенного места или выполняет возложенную на него (очень важную!) миссию, книжка кончается.

«— Учитель, расскажи мне про Эрлендон.

— Это долгий рассказ, но я могу сказать: там звери не нападают на людей, там можно спать на деревьях; деревья не глотают людей, и по болотам можно ходить, не боясь призраков; там не летают хитлы, и чухлы не подстерегают детей; там течёт холодная река, которая несёт с собой сокровища Тинатарских гор; там растёт священное дерево, и заснувший под этим деревом может увидеть во сне всю свою жизнь».


* * *


Если меня не обманывает память и плохое знание географии, то Андалусия — это где-то в Испании. Но для Оксо Витни это такая же мифологическая страна, как Эрлендон — для Кэт Трэнд. Здесь уже меньше сказки (по крайней мере, её внешних проявлений) и больше реальностей, красивостей, и — света. Если эта страна существует, то она должна быть залита солнцем. Когда я впервые услышала Оксо, появились ассоциации с хипповской музыкой — наверное, за неимением других определений (беден русский язык (или мой словарный запас?)). Но если эти песни написаны хиппи, то это хиппи-одиночка, романтик, даже лирик, и... очень спокойный и ясный человек.


Что увидишь, — постигни, пойми,
Всё запомни и не прокляни,
И взывающих к тебе одари
Чутким слухом любви...


И ещё, кстати, мудрый. Вернее, мудрая; что-то не получается у меня писать про Оксо в женском роде. Хотя и у неё есть грустные песни — да что там «есть», у истинных романтиков, как правило, все песни грустные — но в них — свет, покой и нет отчаяния.


И вот на свете уж больше нет никого,
Играют дети — всё остальное смешно
И не стоит того...


Продекларированная мною «сказачность» Оксо — даже не в самих текстах, а, скорее, в восприятии мира — немножко детском, когда трагедия — не больше (но и не меньше), чем игра, вся жизнь состоит из вереницы творческих актов (а игра — это одно из самых ярких проявлений творчества), и в любой момент может произойти чудо, которое, как и водится, разное для всех.


* * *


Всякое действие рождает противодействие, кошка — котёнка, а Система — другую Систему, со своими правилами и законами, может быть, менее жёсткими, чем те, которым они противостоят, но, тем не менее, стабильными и устойчивыми. Исследование истоков и корней хиппизма — не моё дело, да и писать что-либо о них, не изведав романтики трассы, по меньшей мере, странно и ненужно. Есть некий стереотип, которому, каюсь, следую в понимании этого явления, — ну, а что же делать, если опоздала родиться, по меньшей мере, лет на десять? Всё течёт, всё изменяется, правда, не всегда в лучшую, но в единственно возможную сторону,


Я вру шофёру,
Что я — мужняя жена,
Я еду в гору,
И никому я не нужна,
Я вру шофёру,
Что еду по делам,
И пачку «Беломора»
Мы ломаем пополам.


* * *


К женскому року как таковому Умкины песни, конечно же, отношения не имеют. Как не имеют они отношения и к другим определениям подобного рода, да и вообще — к определениям. Обломитесь, скептики, возмечтавшие похоронить Систему под грузом собственных теорий, и декларирующие тотальную несвободу внутри любого замкнутого круга людей. Апофеоз творчества Умки — свобода, бескрайняя и безграничная, свобода как самоцель, вне и внутри, здесь и сейчас. Не знаю, все ли хиппи разделяли эту идею, но если хотя бы половина из них, ну, хотя бы одна четверть — я жалею, что опоздала родиться.


Я хочу быть сейчас с тобой,
Но всегда — не смогу ни с кем,
Одиночество и покой
В Калифорнии на песке...


Свобода в выборе того, что называется дурацким модным словом «стиль» — диапазон её песен — от блюзов и классических рок-н-роллов — до психоделических мотивов, рэггей и блатняка. Свобода отказаться от дома и семейного уюта ради свободы передвижения по стране, миру, и дальше — на небеса. Свобода в таком предельном выражении, что даже отношения с любимым человеком воспринимаются как измена себе. Свобода как одиночество, и свобода осознания этого.


Бесполезен бег белой лошади молодой...


Смесь романтики и цинизма, реалий тусовочного быта и, условно говоря, культурных примет эпохи сквозь сладкий дым вселенского оттяга... Умка как зеркало российского хиппизма — хотя почему только хиппизма? Это тоже своеобразное ограничение свободы, но уже — свободы восприятия её творчества. Да и, в самом деле, какой хиппизм? На дворе — вторая половина 90-х...


* * *


Конечно, в Умкиных песнях «женского» — того самого, поверхностно-переживательно-мечтательного если и не совсем нет, то, по крайней мере, в глаза (уши?) это не бросается. Но и не написать хоть что-нибудь о национальной героине нашего журнала, да и вообще — о хорошем человеке (наверное) я не смогла. Как обычно — во имя субъективных вкусов страдает концепция.

Как это по-женски!


* * *


На десерт — сладкое. Ольга Арефьева, самая яркая звёздочка из тусующихся сейчас вокруг да около рок-н-ролльной сцены. Её стихия — игра, но игра всерьёз, жонглирование словами-образами-чувствами-мыслями в танце на качающемся канате, примерка разных нарядов — блюза, рэггей, акустики — перед зеркалом в ванной,


«...где так легко проникнуть в суть вещей,
Поверить, что ты знаешь, где правда, а где ложь,
А главное, никто не видит, чем ты занят здесь:
То ли режешь вены, то ли просто блюёшь»

(Майк)


Она — куколка-бабочка, летящая на тот самый свет, что так завораживал женщин всех времён и народов; пацифистские гимны («На Хрена Нам Война»), программные вещи о нелёгкой судьбе героев подполья («Андеграундный Рай») и песнопения — лишь несколько, и отнюдь не главных страниц в толстой книге творчества человека, заблудившегося в небесах. И всё же новое платье — это саван, а любовь заканчивается смертью, потому что — а как же ещё она может заканчиваться?


Без ужаса стужи, без красной лужи

под сенью стола

На волю из боли, светла и прекрасна,

дорога легла

От прямого угла...


Это, конечно, утопия, мечта, и несоответствие мечты так называемой «реальной действительности» (хотя что же в ней реального?) — та самая «зияющая бездна трагизма бытия», которую так и не смог углядеть в Ольгиных песнях Сергей Гурьев.


* * *


Если позволите, маленькое лирическое отступление: помнится, в бытность мою студенткой на лекции по эстетике бурно обсуждалась категория «трагическое». И буквально ненавидимый всеми нами преп сказал такую вещь, тогда, конечно, нами не оцененную: мол, трагедия — это не смерть, это гибель идеала.

Я думаю, это относится не только к романтической живописи.


* * *


Кстати, о смерти, которая, так или иначе, присутствует если не явно, то иносказательно в большинстве её вещей, и обращение к теме которой носит почти религиозный характер. Для Арефьевой в самом понятии «смерть» нет ничего бытового, это не прекращение существования, это — переход в иную плоскость жизненного пространства, растворение в природе и освобождение от тела и всего, с ним связанного, объединение с миром, но и это тоже — мечта...


Смени мне кровь, замени мою память,
Дай мне другое лицо —
Я буду смотреть чужими глазами
На то, что начнётся вслед за концом...


Иррациональность, эфемерность, мистика такой игры вполне оправдана ролью колдуньи из «Магии Чисел», которая всё знает, но ничего не хочет менять, потому что изменит всё — смерть. И в этой изменившейся реальности папоротник действительно даёт мёд...


* * *


Конечно, эта статья останется неполной без упоминаний о творчестве Рады с ТЕРНОВНИКОМ, Леды, Светы Чапуриной, Кошки, Мишки. Ну и пускай. В конце концов, глобальных задач обзора я перед собой не ставила, к тому же — о Свете достаточно подробно было поведано в «Осколках» N°2, о Леде — где-то на уровне этой статьи — в N°5. А Мишка, пожалуй, лучше расскажет о себе сама...

Элли
Февраль-март 1997 год

P.S. Кроме цитат из вышеописанных мадам исполнительниц, в тексте приведен отрывок из сказки Кэт Трэнд «Жуть», а также определение «сказки» из словаря литературных терминов.


Рейтинг@Mail.ru
Rambler's Top100